Анри Бава: земля, вода и люди

По дороге на интервью выяснилось, что Бава в Германии преподает ландшафтную архитектуру будущим “нормальным” архитекторам, что не так-то просто. Поэтому мы начали с истоков.

Н.Ш. Вы учите проектировщиков, а как и почему Вы сами решили стать ландшафтным архитектором?

А.Б. Это произошло очень давно: мне было 14 лет, и мы всей семьей отдыхали в Греции. Родители уходили на пляж, а я, скучая, торчал у бассейна. И тут ко мне подошла красивая блондинка, работавшая аниматором, и стала разговаривать со мной, как с ребенком, что мне очень не понравилось. В числе прочих она задала традиционный “детский” вопрос “кем ты станешь, когда вырастешь”. Я понятия не имел, кем хочу быть, но ответил, что люблю природу, а еще – рисовать. “Тогда тебе стоит стать ландшафтным архитектором, как мой брат, который учится в Школе ландшафтной архитектуры в Версале” – сказала девушка. И тут меня осенило: нахлынули забытые воспоминания раннего детства в Тунисе. Там кругом были апельсиновые деревья и каналы, и я как-то сказал дедушке: “Как хорошо, что мы живем в саду!”. А он мне объяснил, что это не сад, а плантация, что во всем этом есть смысл, и что самое важное происходит не на поверхности, а под землей.

Она и есть то, что объединяет нас с проектировщиками: и архитекторы, и ландшафтные архитекторы внедряют в землю что-то свое. Все вырастает из земли.  Она содержит историю в широком смысле слова, включая археологию, но не ограничиваясь ею.

Vache Noire (Черная корова) – редевлопмент территории в Arcueil, ландшафтное проектирование Agence TER Landscape Architects, архитектурное проектирование Groupe 6 Architect.
Ниже: план и фотографии парка Aqua Magica в Германии. Фото © Agence TER

Н.Ш. А как происходит взаимодействие с архитектурой на практике?

А.Б. Если речь идет о неосвоенных или депрессивных территориях, концепцию и генеральный план может разработать именно ландшафтный архитектор, а если архитектура – данность, мы исходим в том числе из нее. В последнее время распространяется ландшафтная урбанистика, которая занимается городом в целом. Урбанистическое планирование может исходить из ландшафта как фундамента, из понимания его сущности, его движения. Так появляется многоуровневая пространственная концепция, подразумевающая и направляющая динамику развития города, его администрирование и землепользование. Но универсальных решений быть не может: каждое место уникально. И дело не только в природе или зданиях. Дело в людях.

Во Франции к общественным слушаниям относятся, скажем так, аккуратно: мы готовим проект и представляем его, причем чем тише пройдет обсуждение, тем лучше. В Германии по-другому: здесь сначала жители высказывают свои предпочтения, часто на первый взгляд несовместимые, а потом на их основе формируется задание, и ты стремишься отразить и увязать все это в проекте. Сначала это настораживало меня, но сейчас воспринимается как стимул и перспектива: от того, как горожане относятся к ландшафтному пространству, зависит его судьба, ведь он, в отличие от здания,  развивается, пока живет, и живет, пока развивается. Мы так работали в Руре.

Н.Ш. Мне очень нравится этот парк, я даже храню на компьютере некоторые картинки, просто для души.

А.Б. Это очень большой проект, над ним работали многие. На депрессивной территории находились заброшенные шахты. Туда даже немцы не ездили. А теперь это – модное место, его посещают миллионы местных и иностранных туристов. При этом мы сохранили грубоватый, индустриальный характер местности. И местами оставили “дикую” растительность – на отдельных участках. Девелопер, кстати говоря, был потрясающий: он решил превратить старую фабрику в оперный театр. Вы где-нибудь еще такое видели?!

Н.Ш. Может быть, Вы припасли что-нибудь для Петербурга?

А.Б. Конечно, нет, я прилетел 2 часа тому назад, и первый раз здесь. Пока я заметил только, что у Вас есть нижний уровень – газон, и верхний – деревья, а среднего не хватает. Но насколько я понимаю, тут главная проблема – метрополия: центр благоустроен, а окраины нет. Подобная проблема есть во многих европейских городах, например, в Барселоне. Ландшафт может это выровнять: у нас есть концепция “большого Парижа”, суть в том, что даже находясь вдали от центра, человек должен чувствовать, что живет в том самом городе.

Н.Ш. С точки зрения ландшафтной архитектуры наш центр, мягко говоря, не так уж благоустроен. А в спальных районах, по крайней мере, много зелени…

А.Б. Которая не используется как следует. У нас тоже такое было в пригородах, я там когда-то жил в доме, построенном по советскому образцу. Огромную роль играют водоемы, и сейчас во Франции очень популярны недорогие деревянные павильоны на берегу реки, где люди собираются, чтобы потанцевать и перекусить. Кроме того, поскольку землю дорого содержать в порядке, а сейчас многие стремятся выращивать экологически чистые овощи, заранее вписанные в общий ландшафтный замысел участки можно предоставлять горожанам, чтобы они о них заботились.

Н.Ш. У нас в России популярны дачи…

А.Б. Весь мир знает это слово! Чтобы изменить город к лучшему, на мой взгляд, нужно двухсторонее движение: с одной стороны, административное, тем более, что ландшафт дает импульс для развития местной индустрии, а с другой – общественное. По дороге из аэропорта я видел огромные поля тюльпанов. Значит, ресурсы и средства есть, и вопрос только в том, как ими распорядиться.

Н.Ш. Да, это вопрос вопросов.