Деревянная идентичность на Nordic Wood

В результате экспоненты из Норвегии, Финляндии, Швеции и Дании продемонстрировали деревянный мэйнстрим, эстонские и латвийские архитекторы – его качественную адаптацию, а российские показали, что при пересадке на нашу почву все, что угодно, вольно или невольно меняется, иногда до неузнаваемости.

Для скандинавов и финнов дерево – самый экономичный материал, а деревообработка – важный двигатель экономики. В этих странах массовая деревянная застройка в общем и целом отражает, с поправкой на бедность, тенденции более дорогой и продвинутой архитектуры. У нас, скорее, наоборот: архитектурная продукция черпает штампы и образы из пласта анонимного и полустихийного домостроительства. Потому что, независимо от уровня благосостояния владельца, деревянный дом для него штука статусная и никем не обещанная.
Это в Европе он – точка отсчета, а в России чаще – венец мечтаний, в котором предыстория, а иногда и история страны проступает сквозь новенькие стены.

дом в Тверской области, архитектор Петр Костелов

Из-за этого, а может быть, оттого, что мы плохо считываем знаки иной цивилизации, отечественная деревянная архитектура и в жизни, и на выставке кажется более эмоциональной, чем зарубежная. Что, конечно же, особенно заметно в конкурсных проектах, представленных куратором Архиwood Николаем Малининым.

летний дом volgadacha, архитектор Борис Бернаскони

И речь не только о проникнутом ностальгией домике Бориса Бернаскони с говорящим названиеv Volgadacha. К примеру, дом в Тверской области Петра Костелова, а также группа индивидуальных домов «свитчер» (Алексей Розенберг и Петр Костелов), вполне соответствуют заявленной организаторами ставке на «рациональную, экономичную и экологичную архитектуру». Вместе с тем, это не только дома, но и памятники. Чему – бог весть: возможно, баракам, в которых довелось пожить предкам всех россиян, сколько гербов, настоящих или фальшивых, теперь не рисуй на биографии. Или кирпичным хоромам девяностых, возвышавшимся над окрестными дачами. Или и тому, и другому вместе.
Образованные искусствоведы свяжут творчество Костелова с модными течениями, и будут правы, но соотечественники в первую очередь оценят самобытность, эстетическую трансформацию действительности, связь со временем и пространством. Такие дома могут стоять в чистом поле, под широким, но низким российским небом. Им не нужны газоны и пихты. Их контекст – русская природа, какой бы она ни была.

часовня в Хельсинки, архитектурное проектирование KZS Architects LTD, Финляндия

Избыток смыслов и их незавершенность – отличительная черта новой деревянной архитектуры по-русски, причем даже той, что переосмысливает культурные прототипы.
Вот замечательная церковная капелла, построенная в Хельсинки по проекту мастерской KZS Architects LTD. Почти идеально цельная форма, щегольское применение современных технологий и абсолютно ясное назначение не изгоняют из здания одухотворенность, и даже напротив: она держится на тщательно воплощенном стремлении к совершенству.
А вот ротонда архитектора Александра Бродского, сооружение совершенно светское и низкотехнологичное, но не менее одухотворенное. Типология этого не требует, зато душа просит.

‘ротонда, архитектурное бюро Александра Бродского, Россия

Умение ответить на такой запрос в России важнее многих других навыков. И небольшой петербургский раздел экспозиции, героически собранный Владимиром Фроловым, как Ноев ковчег, вместил все разнообразие ответов, сгенерированных в городе на Неве. Можно сказать, что петербургский деревянный дом от финского отличает отсутствие выраженного оптимизма, а от всех остальных – некоторая скованность. Закономерная в городе, где исторически деревянные постройки имитировали каменные, а приезжие старались казаться коренными жителями.

Мы по-прежнему далеки от передовых позиций по индустриальной части, однако обретаем собственный голос. Хорошо бы показать это не только россиянам, но и северным соседям.